Валерий Фокин: Почему режиссер Мейерхольд остается нашим современником
Валерий Фокин: Почему режиссер Мейерхольд остается нашим современником
Место действия закономерно: биография Мейерхольда с 1907 по 1917 годы была связана с Императорской Александринской сценой. Здесь он выпустил 19 спектаклей, в их числе такой шедевр, как "Маскарад", который стал последней постановкой императорской сцены и одним из самых гармоничных спектаклей в истории мирового театра. Здесь, во дворе Новой сцены в трех шагах от Фонтанки сейчас стоит памятник режиссеру. И здесь с 2022 года имя Всеволода Мейерхольда носит Новая сцена Александринки.
9, 10, 11 февраля художественный руководитель Национального драматического театра России (Александринского театра) Валерий Фокин представит премьеру своего 99-го по счету спектакля и первого - о Мейерхольде. В основе постановки "Мейерхольд. Чужой театр" - стенограмма общего собрания в ГосТИМе после выхода в 1937 году в газете "Правда" статьи Платона Керженцева "Чужой театр". Именно эта статья дала знак к началу уничтожения Театра имени Мейерхольда, а затем и самого мастера. В спектакле показана начальная точка этого пути - коллективное обсуждение, фактически осуждение режиссера его труппой.
Перед премьерой Валерий Фокин поделился с "РГ" своими ощущениями, наблюдениями и штрихами к портрету знаменитого режиссера.
Новатор по генетике
- Мне повезло - я общался с людьми, которые работали с Мейерхольдом, были у него на репетициях, были у него дома... Как Мейерхольд смотрел: подбородок чуть вперед и - взгляд сверху, а это всегда человека характеризует. Ощущение, что он все время бежит, летит вперед, потому что у него перспектива вот сюда - в наши годы и дальше... Ему было скучно просто ставить спокойные спектакли, ему нужно было взорвать все. Представить себе, что Мейерхольд, предположим, сидит в комнате с завешенными шторами при зажженной свечке и медитирует - вряд ли...
Взаимодействие с пространством, на котором организуется театральное действо - ключевая тема его творчества. Мейерхольд был одержим желанием делать спектакль не просто в классической коробке и на классической сцене. Он был новатор, изобретатель и по рождению, и по своей генетике, кроме того, он был невероятно театрально эрудирован и образован. Он знал старинные театры и приемы многих театров - от восточного, старинного испанского, итальянского театра дель арте, китайского театра, японского театра и так далее. Он был одержим страстью как лучше взаимодействовать со зрителем в пространстве. Цель была одна - выстроить напряжение так, чтобы зритель не чувствовал себя беспечно. Это вообще самая главная проблема для любого режиссера, если он серьезный режиссер и не ставит перед собой задачу только развлечь: как выстроить напряжение, чтобы зритель не чувствовал себя спокойно, откинувшись в кресле, и не выпадал из зоны эмоционального восприятия. Чтобы он все время был в напряжении, необязательно со сдвинутыми бровями, но был постоянно подключенным к тому, что происходит. Это задача очень важная, причем она другая, если пространство на тысячу человек или на пятьдесят человек или на двадцать - тут совершенно разные подходы.
"Перестаньте хныкать! Кто там плачет?!"
Считают, что он условный режиссер, что он не знал артистов - все это ерунда. Как не знал артистов? Он сам был очень хорошим артистом. Учился-то у Станиславского. Начинал-то играть во МХАТе. Поэтому знал и внутреннюю технику очень хорошо. И умел работать с артистами: а как же у него играли прекрасные артисты - и Бабанова, и Ильинский, и Гарин...
Мейерхольд начинал именно как артист, а как режиссер - это была Студия на Поварской, в Москве, 1905 год... Студия была организована по инициативе и под покровительством Станиславского. Называлась она тогда лабораторией. Сегодня это крайне распространенное слово, ставшее штампом, чуть что, все говорят: у меня лаборатория. Три человека и я - не трогайте нас, мы работаем лабораторно... Энергия заблуждения - тоже великая энергия... А там Станиславский совершенно определенно ставил задачу: для него было важно создание этой лаборатории в 1905 году, чтобы помимо реалистической, психологической линии Художественного театра искать, нащупывать и другие формы театра, и в том числе новые формы взаимодействия со зрителем.
Тогда из этой студии ничего не вышло, она быстро закрылась, потому что молодые люди во главе с Мейерхольдом решительно лабораторничали вплоть до анекдотических вещей. На каком-то спектакле они пробовали, как долго можно артисту говорить в полной темноте. Сегодня этим никого не удивишь - ну, подумаешь. А сто с лишним лет назад такие первые новаторские опыты вызывали шок. Станиславский, когда пришел, сказал: "Зажгите свет. Свет дайте!" Он не понял, в чем дело, почему он должен напрягаться. И вот тут они не состыковались. Там были еще и другие опыты, которые Станиславскому не понравились, и Мейерхольд был обижен, но не хочу этого касаться. Главное, что в студии состоялись первые пробы нового взаимодействия со сценическим пространством, с другой атмосферой.
Дальше в камерных студиях (не очень знают, что Мейерхольд работал в Петербурге в студиях в камерных пространствах) он совершенно изменял форму декорационной живописи, но его все время мучила мысль: как сломать рампу, что делать, какие найти формы. Я думаю, если бы в те годы ему показать, как на нашей Новой сцене ездят плунжера, он был бы в восторге...
Потом - как он взаимодействует с Александринским театром. Он понимает, что это шикарный зал, но он не может позволить зрителю просто сидеть и смотреть замечательные декорации Головина. Он начинает искать пути взаимодействия - зажигает свет. Сегодня, опять же, ну что особенного - 20 раз зажгут, 20 раз погасят... А по тем временам, в 1910 году, это смелый шаг, хотя тоже не новость - он просто использовал прием старинного итальянского театра, когда горели свечи, канделябры, и весь спектакль был полумрак. А когда возникло электричество, Мейерхольд сразу это использовал - в "Дон Жуане". Опять же, для того чтобы зрителя встряхнуть. Он зажигает и гасит свет, он позволяет Варламову общаться со зрительным залом - это тоже прием, который позволяет вывести зрителя из состояния монотона, к которому он привык. По ходу спектакля он поручил Варламову, потому что это был любимец и его все знали, увидев знакомого в зале, с ним здороваться, спрашивать, как семья... Это все его взаимодействие с формой, с пространством, которое я называю атмосферой спектакля.
А дальше революция - и тут уже у него были возможности более активно взаимодействовать. Он выходил на площади, даже физкультурный парад для него был спектаклем. Он действовал широкими мазками, сталкивал колонны, людей, он очень любил особые обстоятельства.
Но если брать традиционный зал - попробуй, побори его сразу. Он мог только мечтать об уничтожении рампы, но сделать это не так просто. Например, в здании Театра Ермоловой, а в этом зале он работал последние несколько лет (с 1931 по 1938-й там размещался ГосТИМ, Театр Мейерхольда. - прим. "РГ"), что он делал. У него на сцене в желтых, зеленых париках играют, экспериментируют, и он не может выдержать, что в зале люди просто сидят в креслах и все. Он делает помост через весь зал, запускает туда артистов, а в какой-то момент вдруг по этой дороге выезжает мотоцикл с коляской, останавливается посреди зала, и он встает, а он был невероятно популярен, да еще в своем театре, и говорит: товарищи, подписывайтесь на облигации такого-то займа! И уезжает. Я не очень понимаю, как это корреспондируется с дальнейшим действием, потому что такой наглый ход, с моей точки зрения, сильно может разрушать все, что до этого играется и потом. Но это ход очень решительный. Может, эти заемщики его спонсировали? Это уже догадки, но факт остается фактом.
Он идет на такие приемы, чтобы сбить безучастие. Он доходит даже до того, что абсолютно нагло сажает подставных лиц в зал. В "Оптимистической трагедии" был монолог матроса, который погибает, и он писал мелом на доске: нас осталось столько-то... Его играл артист Боголюбов, и умирал, сползал, и дальше ремарка автора Вишневского - в зале плачут, и ведущий говорит: кто там хныкает, нас не надо оплакивать. Но Мейерхольд понимал прекрасно, что плакать никто не будет. И надо спровоцировать эту сцену - как на панихиде: кто-то всхлипнул, уже другое состояние вокруг... Он сажает подставных лиц, и когда матрос говорит "нас осталось там...", вдруг в одном конце зала начинают всхлипывать, в другом, и за ними зрители повторяют, а ведущий говорит: "Перестаньте хныкать! Кто там плачет?!" Потрясающе.
Прием цирковой, абсолютная наглая подстава, но - красиво. Но главное, это же связано с сущностью сцены - не просто придумано вообще, а решена ремарка автора. Хотя ее выбросить было бы самое простое...
Он все время провоцирует на взаимодействие. Устраивает в зрительском фойе инсталляции, как мы это сегодня называем. Ставит спектакль на тему колхозной деревни - в фойе зрителей ждет выставка достижений народного хозяйства: снопы, какие-то тыквы лежат, фрукты... Для нас сегодня это обычное дело. Но тогда это были абсолютные новости.
Чужой среди своих
События, которые происходят в нашем спектакле, - это собрание творческого состава и всего коллектива театра, которое шло три дня с утра до вечера в декабре 1937 года, когда обсуждалась статья в газете "Правда" председателя комитета по делам искусств товарища Керженцева под названием "Чужой театр". Тогда, да и позже, газета "Правда" была как главный рупор - я это еще застал в советское время. И появление материала того или иного толка означало важный сигнал либо к закрытию, либо к открытию. Большая статья, большой разворот. Мы достали подлинник той газеты 37-го года и хотим поставить ее в витрине в фойе, чтобы люди посмотрели - это тоже интересный факт.
Меня мучил вопрос: как это все произошло? Идет блестящая биография, она сталкивается с методом социалистического реализма, который возникает. Метод - это коридор, в который ты должен войти, обязательно в нем жить и существовать, иначе ты не здесь, ты чужой. Чужой театр, и ты чужой... Мы опирались на стенограмму собрания, но там не только документальная стенограмма, есть еще записи мейерхольдовских репетиций. Выступают актеры, выступают его ученики - те, кто с ним работал с самого начала. То есть это театральная фантазия, конечно, мы не документальную драму делаем, и прежде всего, когда это собрание перемежается воспоминаниями или театральной репетицией, как он репетирует "Ревизора", "Даму с камелиями", как идет его революционный блок 20-х годов и так далее. И когда те же люди, которые выступают, его обвиняют, они как актеры в этом участвуют и абсолютно отдаются этому процессу, потому что это спектакль еще и про то, что есть театр. И в театре актеры его обожают, ему подчиняются, там они все вместе, а потом выходят обратно на собрание - и жизнь заставляет их по-другому себя вести. В 1937 году.
Вот такая история, которая рассказывает и о театре, и о личности мастера. Известно, что после этого собрания буквально через месяц театр закрывается. Дальше Мейерхольда приглашает Станиславский главным режиссером к себе в свой музыкальный театр. Там он работает, не успевает поставить спектакль, который готовит при Станиславском, приезжает в Ленинград, в город, который он обожает, договаривается с Вивьеном, тогдашним главным режиссером Александринского театра о постановке двух спектаклей в Александринском театре - тогда в театре Пушкина. Но после этого разговора возвращается на Карповку к себе домой, его арестовывают - Станиславский уже умер к этому времени, не мог заступиться. И в 40-м году Мейерхольда расстреливают. То есть по сути дела его последнее посещение - это Ленинград. Его не арестовывают в Москве, он возвращается как бы к себе в любимый город. Тут его ночью арестовывают, сразу этапируют утром, и все на этом заканчивается...
Впервые со стенограммой я познакомился благодаря внучке Мейерхольда Марии Алексеевне Валентей. В конце 80-х годов, когда я был назначен председателем комиссии по наследию Мейерхольда, она меня привела, добилась, чтобы мы вместе с ней в ЦГАЛе смотрели архивы Мейерхольда, и я тогда прочитал эту стенограмму - огромный том. Она меня потрясла тогда - это был взрыв бомбы. Во-первых, открылись новые фамилии, которые были известны и которые себя соответственным образом вели на собрании. Я ни в коем случае их не осуждаю. Мы все люди, и еще неизвестно, как мы бы себя вели в этих обстоятельствах. Поэтому осуждать это невозможно, и даже про это говорить... Но были повороты совершенно неожиданные. Это же была кампания - не только одна статья в "Правде", а высказывания, отзывы, отклики на эту статью. Одна статья осудительная была интересно подписана - полковник Валерий Чкалов. Не знаменитый летчик Валерий Чкалов, которого мы знаем, а почему-то полковник Чкалов... Ну и начиная с народных артистов СССР, известных, которые говорили - вы враг, куда вы завели театр... Мы опубликовали часть стенограммы еще в 90-х годах в первом сборнике о Мейерхольде...
Ближайшие события "Мейерхольдоведения"
- Выставка в Царском фойе Основной сцены "Александринский театр. Петербургский дом Мейерхольда". До 7 марта в экспозиции - редкие фотографии репетиций и подлинные костюмы, созданные по эскизам А. Я. Головина к спектаклям Вс. Мейерхольда "Дон Жуан" (1910) и "Маскарад" (1917), а также фотографии и цифровые копии эскизов к другим мейерхольдовским спектаклям на Александринской сцене.
- Медиации на Новой сцене, лекции исследователя Мейерхольда Вадима Щербакова о московской биографии режиссера - его взаимоотношениях с МХТ и драматичный сюжет с закрытием ГосТИМа; диалог театроведов Николая Песочинского и Кристины Матвиенко "Петербургские адреса Мейерхольда"; открытый разговор искусствоведа Ивана Чечота, театроведа Дмитрия Ренанского и композитора Владимира Раннева "Пространство Мейерхольда: 1874-2024".
- 19 февраля - научная конференция "Мейерхольд и русский театр".
Режиссерская деятельность Валерия Фокина в Александринском театре началась с "Ревизора" в 2002 году, который был поставлен на основе сценической версии Вс. Мейерхольда и М. Коренева для легендарного спектакля ГосТИМа 1926 года. А в спектакле 2015 года "Маскарад. Воспоминания будущего" использованы визуальные образы и мизансценические мотивы постановочной партитуры "Маскарада" Мейерхольда 1917 года.
Валерий Фокин инициировал присвоение имени Мейерхольда Новой сцене и многое сделал для изучения его наследия и увековечивания памяти режиссера. Знакомство Валерия Фокина с творчеством Мейерхольда произошло еще в студенческие годы в Щукинском училище через одного из педагогов, Леонида Викторовича Варпаховского (1908-1970), который в 1933-1935 годах был научным сотрудником Театра им. Мейерхольда.