Коллекция Абрамяна в гостях у Третьяковки: как врач-уролог стал коллекционером
В скупом названии, звучащем как маршрут туристической поездки, - география и история одной из самых известных частных коллекций русского искусства, принадлежавшей московскому врачу Араму Яковлевичу Абрамяну (1898-1990). Арама Яковлевича называли "армянским Третьяковым". Он передал двести произведений из своего собрания "Музею русского искусства. Коллекция А.Я. Абрамяна", созданному в Ереване по этому особому случаю. Постановление о создании музея правительство Армянской ССР приняло в январе 1979 года. А свои двери музей открыл для зрителей в октябре 1984 года. И в советские, и в нынешние времена - случай создания государственного музея под переданную в дар частную коллекцию аналогов не имеет. Но и коллекция Абрамяна, если и имела аналоги, то немного. Среди авторов произведений его собрания - первые имена отечественного искусства, от Валентина Серова до Кузьмы Петрова-Водкина, от Константина Сомова и Александра Бенуа до Николая Андронова, от Гончаровой и Бориса Григорьева - до Виктора Попкова.
На относительно недавней выставке в Музее русского импрессионизма "Охотники за сокровищами", посвященной коллекционерам советского времени, Арам Абрамян шел под номером "один". Чудесная пастель Сомова, идиллический "Пасхальный день" Кустодиева, женский портрет кисти Коровина, и ветераны из Дома инвалидов в Версальском парке на гуаши Бенуа - эти хиты, входившие в его собрание, открывали московскую выставку 2021 года.
Надо сказать, что Арам Абрамян шел под номером "один" не только на выставке, но и в советской урологии. Строго говоря, он был одним из создателей урологии в СССР как науки. Уроженец Тифлиса, он приехал в Москву в 1920 году двадцатидвухлетним студентом-медиком, чтобы продолжить учебу в 1-м Московском государственном университете. Он стал не только ярким ученым (130 научных трудов говорят о многом), но и блестящим хирургом, сильным администратором. И, по-видимому, обладал ко всему прочему дипломатическим тактом. Без последнего - никак. Абрамян лечил всю советскую элиту - от Сталина до Брежнева и Щелокова, плюс у него по крайней мере консультировались многие руководящие товарищи из стран соцлагеря. Степень его влиятельности трудно вообразить. Она может сравниться только со степенью его осторожности. В 1953 году, когда раскручивали "дело врачей", он чудом уцелел. Может быть, спасла профессиональная привычка врача не обсуждать проблемы пациентов и тем более не упоминать их имена. К 1950-му он был признанным мэтром. И если во время войны он был ведущим урологом госпиталей, эвакуированных в Армению, то в 1949-м возглавил специализированную клинику в МОНИКИ... В медицинских кругах о властности, категоричности, энергии и проницательности "мудрого Арама" ходили легенды.
Сдержанность и осторожность были присущи ему и как коллекционеру. Говорят, что он приходил знакомиться с произведениями с лупой. Интересовался работами, происходившими из старых собраний. Не оставил ни записей, ни мемуаров, ни дневников, ни расписок. Екатерина Евсеева, научный сотрудник Третьяковской галереи, готовя статью о коллекции Абрамяна для каталога, реконструировала ее историю так, словно речь шла не о ХХ веке, а о каком-нибудь далеком XIII столетии. Неизвестно, когда он увлекся коллекционированием - до войны или после. Но судя по тому, что Надежда Удальцова написала портрет Абрамяна еще в 1930-е- конце 1940-х, он был знаком с ней и Александром Древиным, когда их клеймили "формалистами". У Надежды Удальцовой, чье творчество он ценил, он приобрел работы, написанные ею и Древиным во время командировки в Ереван в 1933-1934 году. Тем не менее, Евсеева считает более вероятным, что систематически он стал пополнять собрание после 1953 года.
Как и когда возник интерес к "мирискусникам", тоже неясно. Сыграла ли роль работа перед самой войной в Ленинграде? А то, что он "дышал неровно" и любил художников "Мира искусства" очевидно. В его коллекции - и пастели Сомова, и гуаши Бенуа, и живопись Кустодиева, и работы Сапунова, Судейкина… Впрочем, возможно, точнее говорить об интересе в целом к Серебряному веку с его символизмом, декоративностью, разнообразием художественных объединений.
Атмосфера искусства начала ХХ века задает интонацию и выставки в Третьяковке. В самом начале выставки представлена графика. Мистическая "Лунная ночь" Петра Уткина перекликается с символистским горным пейзажем Константина Богаевского, яркий ярмарочный Петрушка 1915 года Сергея Судейкина - с тревожным, словно в сказках Гофмана, мерцающим "Чаепитием" 1911 года Николая Сапунова…
Вообразить невозможно, чтобы эти работы показывались на выставках даже в 1950-е, не говоря уж о 1930-1940-х. Могли ли они быть уже в то время в коллекции Абрамяна? Или появились позже, в 1960-е, когда первые упоминания о его собрании можно найти в журналах "Художник", "Творчество"? Гадать бессмысленно. Важнее другое. Само наличие этих работ в коллекции располагало к молчанию, невозможности афишировать свои удачи коллекционера. Коллекция становилась своего рода убежищем, способом укрыться не только в приватном пространстве, но и в другой эпохе, несовместимой с бодрой поступью маршей, краснознаменных парадов, с тем "шумом времени", который оглушал из каждого репродуктора.
Но работы тем не менее покупались. Причем не только у собратьев по страсти, но и у наследников, ютившихся в коммуналках, у художников, в антикварных магазинах. Тот круг, в котором существовали люди, помнившие Серебряный век (многие из них звались странным словом "бывшие", хотя они еще были вполне живыми), и круг официальной советской элиты выглядят сегодня параллельными вселенными. Это было, конечно, не совсем так. Среди первой советской элиты встречались люди весьма образованные и любящие искусство. Достаточно вспомнить, что расстрелянный маршал Тухачевский прекрасно играл на скрипке, и на музыкальных вечерах у него в квартире часто бывал Шостакович.
Но те, кто обитали в этих двух разных мирах, скользили по тонкому льду. Они были проводниками, которые принадлежали двум вселенным. Среди них было много врачей: тело, его слабости, болезни, страх боли и смерти, - то, что уравнивает людей. И делает врачей идеальными медиаторами. Другим объединяющим фактором были деньги: без этой "крови экономики" нет коллекционирования. Наконец, главное - любовь к искусству и умение разбираться в нем.
Знавшие Абрамяна, вспоминают, что он "был страстно влюблен в свою коллекцию". На выставке отдельно представлены работы, с которыми он не смог расстаться, даже отдав практически все свои работы в созданный Музей русского искусства в Ереване. Среди них, конечно, и Сомов, и Бенуа с инвалидами Наполеоновских войн в Версале, и Головин… Но очень любопытны работы художников, имена которых менее известны. Будь то Вениамин Гальвич, чья "Фантазия" 1918 года напоминает оперную сцену, оформленную в стилистике Врубеля… Или небольшая работа "У ручья" Авакима Миганаджиана, в которой дух восточной сказки, южной ночи и прохлады ручья пленяют фантастическим пейзажем, умиротворением и обещанием волшебства.
При этом коллекция Абрамяна была живой, он приобретал новые работы, расставался с другими. Если страстью Костаки был русский авангард, то Абрамян к музыке революционной утопии, похоже, был вполне равнодушен. Даже работа Наталии Гончаровой - раннего периода, скорее импрессионистская по духу. Зато среди его любимых художников - Николай Крымов, Роберт Фальк, Павел Кузнецов. На выставке можно увидеть и натюрморт тыквы с черешней Елены Бебутовой, написанный уже в 1955 году. Поразительно солнечная, теплая работа, в которой пейзаж за окном словно расширяет камерное пространство комнаты, включает ее в тишину зеленого двора на фоне краснокирпичного дома напротив.
Среди жемчужин выставки - знаменитый французский "Зоопарк" Бориса Григорьева, который он показывал на выставке "Мира искусства" в Петрограде 1918 года. Величавое семейство горных козлов на первом плане с человечьими глазами, кажется, единственные, кто смотрит на зрителя со спокойным достоинством. У них лица, а не морды. При этом яркая процессия горожан, кажется, не замечает их. Пространство картины почти лишено глубины. Она похожа на фреску, что словно напоминает о величественности рая.
Собственно, эта мечта о рае (недостижимая, разумеется), похоже, становится лейтмотивом выставки и коллекции Арама Абрамяна. И вечер на закате с купальщицей, написанный Осмеркиным, и "Дети в саду" Лентулова, и "Архаический пейзаж" Рериха, и "Птичий базар" Павла Кузнецова 1920-х словно говорят нам, какой прекрасной могла бы быть жизнь… Могла бы… И да, в рай невозможно вернуться. Но в музей - вполне…