"Круче, чем ноктюрн на флейте водосточных труб". Зачем Александр Шевченко превратил методички в поэзию?
Александр Шевченко и куратор Сергей Сафонов вдохновлялись материалами, которые некоторые несправедливо считают скучными, то бишь методическими пособиями, а также инструкциями и нормативными актами, словарями и учебниками. Извлечь поэзию из мертворожденных слов - это круче, чем даже сыграть ноктюрн на флейте водосточных труб. Александр Шевченко, впрочем, такой задачи не ставил - он использовал тексты, обнаруженные на просторах бюрократического делопроизводства, как найденные объекты. Точнее, как обломки ready made объектов. Потому что трудно представить, как кто-то пишет о КДД - наверное, тексты извлекают из недр Сети и вставляют в новые тексты, как вечные формулы одного бесконечного эпоса.
Скрупулезная архивная работа с "ничейными" текстами (снабженными, впрочем, ссылками на источники цитат) сближает выставку в "Ковчеге" с концептуальными проектами. В ней можно обнаружить признаки тотальной инсталляции, воссоздающей уголок то ли клуба, то ли Парка культуры и отдыха советских времен. В одном зале шахматная доска с расставленными фигурами словно ждет посетителей. А может быть, тех шахматистов, что играют партию на картине Шевченко? В другом небольшом зале в центре - настольный футбол, вокруг которого - картины спортивной жизни. Словно иллюстрирующие настенный кусок безупречно солидной прозы: "Активный отдых, в отличие от пассивного, требует некоторого минимума сил, волевых усилий и подготовки. К нему относят физкультуру, спорт, физические и психические упражнения, туризм и игры…". А при входе первыми встречают афиши 1960-х-1980-х, приглашающие на тематический вечер и концерт в саду "Эрмитаж", посвященный 23-й годовщине нападения гитлеровской Германии на Советский Союз, или на литературный вечер в связи с Международным годом ребенка (это уже 1979-й), где выступают Яков Аким, Юрий Коваль, Симон Соловейчик, Ирина Токмакова… Ах, послушать бы их сегодня.
Не сразу понимаешь, что даты этих афиш как пунктир жизни самого художника, а тематический вечер в "Эрмитаже" в 1964-м проходил в год его рождения. Тогда найденные обломки инструкций, прошлых и настоящих, оказываются не собранием археолога, исследующего институции прошлого, а подспорьем, помогающим посмотреть на собственную жизнь и творчество с точки зрения "ничейной". Ирония и печаль, что возникают при взгляде с вершины айсберга КДД на холщовые паруса кораблика человеческой жизни, выглядят тут хрупкой защитной конструкцией от ностальгии.
Нет, это выставка не ностальгическая. Она больше похожа на лирический проект, собравший моменты радости, которые подарены искусством и жизнью. Это может быть момент игры в бадминтон. И две фигуры, освещенные нежным солнцем, на зеленой травке выглядят - нет, не цитатой "Музыки" или "Танца" Матисса, а скорее их естественным продолжением. И розовый отблеск солнца словно привет из райского сада, где земля, небо и человек - части единого создания творца.
Это может быть момент тихого застолья, как в картине "Хорошо сидим (Песня)", где душевно сидят за аскетичным столом три человека, залитые светом лампочки из-под абажура. Простейший вроде сюжет вечернего скромного застолья, в котором пение рождается как момент полноты бытия. По благородной сдержанности цветов, плавности фигур, строгому выбору деталей живопись кажется почти фресковой росписью, а жанровая картина обретает неожиданную величавость.
Живопись тут становится медиумом, что переключает обычные повседневные сюжеты из сиюминутности в регистр другого времени. Его можно назвать историческим, можно - эпическим. Опять же, разве так выглядит эпос и история - с легким воланчиком, летящим в лучах солнца, с песней друга после выпитой рюмашки, с зимней Волхонкой, где у здания Пушкинского кучкуется то ли очередь на выставку, то ли экскурсия гостей столицы? Живопись Александра Шевченко, который ценит мгновенное впечатление и субъективность взгляда (он и зимой работает на пленэре), как ни странно, отвечает на этот вопрос утвердительно. Его живопись сродни дневнику века, в котором елка 2013 года у Исторического музея, и футбольное поле, что раскинулось позади ограды старого шатрового храма, и картина Театральной площади с Большим театром на реконструкции в 2006 году оказываются равно пейзажем города и пейзажем века. Смена времен года тут константа, а переменная - человек.
Шевченко умеет эту переменную схватывать "в моменте", будь стремительный шаг официанта с подносом в кафе на площади Сан-Марко или привычный выход на бульвар "собачницы", властно удерживающей двух бультерьеров на коротком поводке... За цепкостью взгляда и точностью видения, очевидно, традиция французской живописи и нашей группы "13".
Впрочем, Шевченко интересует диалог не только с искусством ХХ века, но в целом с традицией европейской культуры. И "Итальянский дворик", запечатленный с нежной точностью, и "Ночь в музее", где мраморная фигура словно оживает в полутьме зала, выглядят прологом к новой серии ксилографий с силуэтами античных и библейских героев и богов. Шевченко тут легко переходит на территорию графики, чтобы также изящно отправиться дальше - к бронзовым и железным плоским скульптурам кентавров, лучника, аргонавтов... Эти скульптуры, в свою очередь, похожи на театр теней, на книгу, рисунки из которой вырвались на волю… И чемпион, и аргонавты, идущие с одним копьем на Полифема, как и кентавр, и Прометей, оказываются в общем с нами пространстве. Оно может быть детской с игрушками, книжкой с картинками, залом музея или галереи… В любом случае - оно подлинное и дышащее.
Выставка в "Ковчеге", выстроенная на контрасте живой живописи и руинированного канцелярского языка, как бы избегает ставить пафосную точку или даже восклицательный знак. И правда, зачем? Искусство живет вольностью, легким дыханием игры и жизни…