Если правда, что Звенигород - русская Швейцария, то Шишкина вполне можно считать ее певцом. Пусть Шишкин и не писал леса под Звенигородом. Но до того, как запечатлеть мишек утром в сосновом в лесу, рожь, дубы и другие ставшие благодаря Шишкину культовыми российские пейзажи, художник писал пейзажи швейцарские. Среди картин Шишкина в собрании Русского музея, как минимум, можно обнаружить два совершенно разных полотна с одинаковым названием "Буковый лес в Швейцарии". В Швейцарию и Германию Иван Иванович Шишкин прибыл в качестве пенсионера Академии художеств, дабы совершенствоваться в мастерстве живописца.
Тогда звездой на европейском небосклоне сиял пейзажист Александр Калам, писавший горные вершины, бурные горные реки, одинокие сосны на утесе, озера в час заката и другие виды Альп вполне романтического свойства. Поразительным образом, весь этот романтический антураж на выпускника Императорской Академии художеств не произвел впечатления. Точнее, произвел, но заставил призадуматься. Как Шишкин писал в отчете в Академию художеств:
"Не привыкши к горной местности, эффектам освещения этого края, я был поражен первое время: глаз видел многое, но долго всматривался я в новую для меня природу, не решаясь приняться за работу...".
В этой фразе словно слышны нотки оправдания за свою неспешность. Тем очевиднее, что выбор сюжетов был им весьма продуман. Шишкин выбирает для своих штудий пейзажи вроде бы подчеркнуто скромные. То на первом плане оказываются валуны, поросшие мхом, а деревья за ними загораживают романтический вид, и от него остается жалкая тень в углу. На другой картине буковый лес и вовсе стоит стеной, оставляя просветы неба как намек на летний полдень. И да, валуны на среднем плане тоже манят проплешинами.
Не сказать, что Шишкина влекут камерные сюжеты. Какая уж камерность, когда картина вытягивается на почти полтора метра. Но очевидно, что он словно пытается (почти буквально) забраться поглубже в чащу. То ли, чтобы почувствовать себя наедине с природным живым миром деревьев, то ли чтобы уловить в этом чужом горном великолепии знакомые родные мотивы. По крайней мере, уж здоровенные валуны в непролазной чаще Шишкин упоенно писал на Валааме еще во времена учебы в Академии художеств. Но то были этюды. А вот для отчетной работы за годы пенсионерской поездки Шишкин пишет (удачно совместив итоговую работу с заказом от петербургского коллекционера) "Вид в окрестностях Дюссельдорфа". Вполне соответствующий ожиданиям и Академии, и заказчиков. За эту картину художник получит звание академика.
Но все же, все же… любим мы его не только за жизнерадостные гармоничные пейзажи, будь то летние аллеи, ивы, освещенные солнцем или Тевтобургский лес. Трудно отделаться от мысли, что Шишкин ведет какую-то свою беседу не просто с природой, а с каждым дубом, травинкой, облаком… Кажется, даже завалившееся старое дерево с вывернутыми корнями (этюд 1888 года "Лес. Шмецк близ Нарвы") для него вполне живой персонаж. Не метафора человеческой жизни, не декорации романтической драмы - а природное существо, завораживающее былой мощью и красотой. А его маленький рисунок углем и мелом "Болото" (1884) и вовсе выглядит картиной мистерии, где небо и блеск болотистой низины ведут свой диалог, где человек - третий лишний.
Можно, конечно, считать, что эта пантеистическая любовь к природе, ощущение ее тайны - отблеск торжествующего позитивизма XIX века с его культом "естественной истории" и вообще - естественных наук. Но иногда в его изысканных рисунках, в этюдах ("Облако", например) чудятся проблески совсем другого века - Серебряного.
Выставка открыта с 6 марта по 29 июня в Звенигородском Манеже (ул. Московская, 31/2).