Как священники крестят, исповедуют и причащают солдат на СВО
Мы ждем атаку. Отслужите молебен
Позвонил Ямаха. Сказал: отче, тут разведка доложила, что пойдут на нас большим числом. А у меня все лежат с температурой. Приезжай, отслужи молебен.
Про звонок Ямахи мне рассказывает водитель Володя, который как раз у Ямахи в те драматические дни служил.
Сейчас он возит отца Петра Гриценко, священника из ставропольского села, оказавшегося на Донбассе еще до начала СВО. Сейчас о. Петр заместитель главного военного священника. Донецк - Луганск - Горловка - Москва - Херсон - Мариуполь - снует челноком по духовным и материальным нуждам своей военной паствы.
Я о нем не раз писала, и вот мы с ним снова пересеклись в Донецке. Рассказывает, что похудел на 10 кг. А потом вдруг о том, что у зэков на фронте души Богу куда более податливые, чем у нас у обычных. Что они лучшие верующие... У о. Петра всегда какие-нибудь поражающие тебя если не новости, то соображения.
Долго петляем по чистым и ясным дорогам склоняющегося к вечеру дня где-то в районе то ли Волновахи, то ли Еленовки. Это в Москве страшно звучит и то, и другое. А тут так бела стена у новенького храма, так чисто небо, исчерканное легкой графикой голых ветвей...
И только когда ненароком слышишь "да тут километров пять всего, наверное" - сознание невольно начинает переводить услышанное на язык тревоги.
Сегодня с о. Петром епископ Питирим (Творогов). Он уже раз девять, наверное, был на фронте.
- Мы с ним раз даже от беспилотника убегали, - вспоминает о. Петр.
Сам-то он убегал от беспилотника не раз, но тут с епископом...
Про беспилотник епископа первым делом и спрашиваю.
- Так я помню только, что бежал, - спокойно пожимает плечами владыка.
Он один из самых частых церковных командировочных на фронте.
Между прочим, считает, что священников на фронте меньше, чем надо бы было. Меньше, чем активно ратующих в мирное время за институт капелланства. Ну и приезжают тоже всякие, говорит... Сетует, что жены воинов не переполняют храмы. Критичен к монахам: "Оранжерейные растения, привыкли к тепличному климату". А на фронте нужны настоящие, сильные священники... Чтобы сказать то, что нужно сказать уходящим в бой.
Что? - думаю я.
Уже темнеет. Тормозим у высокого здания, и тишину начинает жестко ощупывать раньше неслышанное, но что уже больше никогда ни с чем не перепутаешь. "Гранатомет", - на всякий случай поясняет о. Петр. Из-за угла здания напротив, как в кино, осторожной цепочкой просачиваются люди с автоматами и, стреляя, уходят в черный зев высоких дверей. Идут осторожно, учено и неминуемо.
Под поухивания учебных разрывов зажигаются свечи, вешаются на стену иконки. В пустом здании то ли склада, то ли зернохранилища мечутся огни свечей, священники повязывают себе поручи, а на стоящие в несколько рядов самодельные скамейки начинают молча рассаживаться входящие в высокую дверь бойцы.
Через какое-то совсем небольшое время они пойдут под N-ск.
Штурмовиками. Добровольно.
Солдаты входят группами, у многих на касках яркие фонарики, темно уже. Епископ и священники уточняют, кто хочет креститься, а кто крещен? Кто будет исповедоваться и причащаться.
Перед причастием говорит о том, что смерти нет.
Что это лишь дорога к Богу.
Слова звучат, как все слова. У меня профессия слов. И я не знаю, могла бы я сказать то, о чем говорит он.
Исповедоваться подробнее просится один. Лица его никогда не забуду - высокий, молодой, чуть издерганный, с уклоном в интеллигентность и, может быть, в болезненность. Владыка долго его исповедует. Он не скупится на исповеди, это его особенность. Говорит, что больше всего любит просто долго разговаривать с солдатами.
Говорю солдатам, что епископские службы особенно благодатны. Просто повторяя обычное, что мы привыкли говорить в миру. Но видно, что они верят. Старый, измученный какими-то внутренними вопросами солдат из Новосибирска говорит о. Петру: "Я так молился сегодня Богу. И вот он послал нам вас".
А вокруг, как в первоапостольские времена, ходят огромные тени по стенам от движущихся солдат и священников и творится еще ЧТО-ТО, что не так просто перевести в слова.
У меня два друга погибли. И я пошел
Большинство идут под общую исповедь - на фронте прохождение через Таинства с разрешения церковного руководства видоизменены. Как в мирное время, не получится, может, ведь и бой начаться или приказ уходить прозвучать.
И вот уже идет Причастие. Все стоят, священники с Чашами проходят вдоль рядов. Бойцы берут частички, запивают из подносимой им Чаши.
Когда Таинство окончится, многие останутся, чтобы лично что-то спросить...
Мужчина лет 45 с чистым ясным лицом красивого трезвого человека - Сергей из Ростовской области - рассказывает: "У меня все было хорошо. Жена, двое сыновей. Работал трактористом, хорошо зарабатывал... Трактористы у нас в самом деле хорошо зарабатывают. Просто два друга погибли на СВО. И я пошел. Решил так".
- А я из-под Семикаракор, - добавляет Николай, умножая это минутное ростовское землячество.
Причастие кончилось. Тени на стенах двинулись в сторону двери.
А во мне в этот темный вечер, переходящий в ночь, в гулком бывшем зернохранилище начал умирать азартный зритель XXI века. Все то, что так нас распирало в первый год СВО, когда мы почти все мнили себя стратегами, "видя бой со стороны" - победу нам и побыстрее, - вмиг вспыхнуло и сгорело. Хочется быстрой и яркой войны? Постой рядом с теми, кому завтра идти штурмовиком под очередное Курахово или Суджу.
Люди, которые готовятся идти штурмовиками, кажутся тебе гладиаторами. Духом. Но зрители им не нужны. Нужны родные, товарищи, братья.
Позже, за столом пристанища, что обустроил для приема священников и епископов в доме какого-то бывшего бонзы о. Петр, я буду слушать рассказы о том, как владыка Питирим служил в Таджикистане, а еще позже читать книгу о том, как он, будучи вечно влюбленным студентом Московского пединститута, встретил старца с Кавказских гор...
И это тоже была война. С собой. Но война.
Владыка Питирим цитирует недавно жившего святого Гавриила (Ургебадзе): шут погубит Украину. А еще ищет какие-то таинственные, и иногда не обоснованные смыслы сверх обычных сюжетов. Но я его встретила на пути, на который не все торопятся вступать. А на этом пути все люди как будто другие. Значимые.
Прилетела ракета, и мы стали зарываться в землю
Утро еще яснее, чем вечер вчера. Полигон с кривыми южными деревьями поверху будто прореженный парк. О. Петр показывает мне свои главные ноу-хау - походный храм на колесах и блиндажный. Последний только недавно освящен. Воспитатель кадетского училища на Урале, а сейчас замполит дивизии Иван К. приготовил маленький фотокуполок и закрепляет его у входа в подземку.
Мимо проходит человек в монашеском одеянии. "Отец Евангел, - представляется, - из Уссурийска". О, как раз из почти несуществующих на фронте монахов. Может, епископ Питирим меня вчера разыгрывал?
Блиндажный храм глубок. Долго спускаться, но хороший блиндаж, как любит говорить о. Петр, и "Хаймарс" не выроет.
И снова солдаты битком в храме.
Крестятся Евгений и Сергей. Остальные исповедуются общей исповедью. Священники с чашами снова идут вдоль солдатских рядов. У приехавшего с епископом Питиримом о. Василия особенная личная манера - всех крепко обнимать. Говорит, что мы все недолюблены и нам не хватает тепла. Идет по рядам и обнимает солдат. Объятие его (мне тоже досталось) крепкое, дружественное, братское.
На улице замполит рассказывает секреты подземной жизни: "Мы сначала ставили палатки. Но прилетела ракета, и мы стали зарываться".
После службы концерт в "ленинской комнате". А это опять блиндаж, только с портретами святых воинов Александра Невского, Федора Ушакова.
Дальневосточный приармейский вокально-танцевальный ансамбль - Женя, Саша, Лена, Саша - танцуют и поют "Смуглянку-молдованку", "Подмосковные вечера". Епископ настаивает, что "Смуглянка" лучше всего. Но молодые солдаты аккомпанируют - пальцами на столе - "Раскаленному лету".
Это ребята из заключенных, что попросились на фронт. Тоже штурмовики и тоже спустя какое-то время уйдут в бой...
Симпатичный молоденький парень из Уссурийска говорит, что полтора года упорно просился на СВО. Пробивался как мог.
Сидел за распространение наркотиков. Разумеется, "невиновен, взял на себя чужую вину".
Я спросила у него о том, кто смел, а кто труслив на фронте, и есть ли в нем смелость, и ни в одном кино и в жизни не видела, чтобы с лица человека так быстро сползала веселая похабень и оно становилось потрясенно-серьезным. Чтобы человек менялся на глазах. Чтобы в нем прорастал совсем другой человек...
- Людям не хватает чести, - пришли мы к выводу, выходя на беззащитную поверхность земли.
И эту человеческую честь - смелого воина, нетруса - им надо возвращать.
В том числе и спрашивая: "А правда, что ты лучше всех?"
- СВО для сидящих за наркотики, многие из которых больные, зависимые, - говорил мне 30 лет проработавший замначальника милиции брат, - и правда, возвращение к какой-то человеческой высоте. Уже почти немыслимое в мирных сюжетах.
Господь и жанр реализма
Еще один блиндажный храм на территории не то что другой дивизии - другой армии. Разумеется, тоже подземный.
У входа на полигон свежевырытый окоп такой глубины, что кажется, кто-то ставил цель - докопаться до сердцевины земного шара. Копали, конечно, техникой...
На этом полигоне о. Петр давно обустроил храм с потолком из березовых стволов, все сияет чистотой и особым светом. Показывает кармашек-каморку с консервами и лежанкой, отдохнуть священнику.
Устать тут легко.
И поэтому два священника и епископ поворачиваются к присоединившемуся к ним новенькому - давай ты, иди говори проповедь.
И к солдатам выходит московский священник о. Павел Когельман. Он сейчас здесь - по евангельскому созвучию - при о. Петре, известном умением адаптировать на фронте впервые приезжающих сюда священников.
И в тот момент мне кажется, что он говорит одну из лучших проповедей, которые я слышала в церкви - не из-за красоты слов, накала чувств или подбора образов. А из-за жанра абсолютного реализма. А еще это невидимой нитью соединено с чем-то, что он сам пережил...
И солдаты это мгновенно чувствуют.
Говорит про недозволенность мата - даже на фронте. Про то, что если вырвется - а все равно ведь вырвется, - надо просить у Бога прощения. Сразу.
Потом солдаты ушли или перетекли к епископу Питириму, а мы с о. Павлом стали перебирать московские новости.
Пока не выяснилось, что зелененький замполит (они тут начиная от роты и кончая армией) хочет учиться на айтишника. А о. Павел в прошлом айтишник, так что у них пошел свой разговор.
Я уехала в середине дня, оставив епископа и священников в их незакончившемся сюжете.
На обратной дороге призналась все тому же водителю Володе, как боялась ехать на тот участок фронта, на который Ямаха звал о. Петра отслужить молебен.
- Правильно боялись, - сказал Володя. - Там ад был. Я до сих пор что только не предпринимаю, чтобы забыть его.
- Ну а что же отец Петр? Поехал он тогда к Ямахе служить молебен?
- Ну конечно, - говорит Володя. - Приехал, отслужил. И враг в атаку в тот раз не пошел.